Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
В мировом графике
Деньги быстрые, американцы – медленные. Страна дерзкая, американцы нерешительные. Начинания смелые, американцы пугливые. Небоскребы значительнее архитекторов. Явления масштабнее людей. Территория США огромна, программа развития недостаточна. Те, кто отваживается остро мыслить и тонко чувствовать, пока не находят отклика: их осаживают. Ценители искусства пребывают вне основного русла. Светские дамы напористы, но укрепляют свои позиции. Женщины стали амазонками. Коктейль-вечеринка, словно клапан, позволяет выпустить пар: присутствующие пьют стоя, собравшись в группы. Все полны жизни, все страшатся жизни. Радио, воскресный выпуск New York Times, пульмановские вагоны затыкают дыры, заполняют пустоты. «Джамбо» [122] – триумфальное бродвейское музыкальное шоу, показанное на Рождество 1935 года – это всего лишь великолепно поставленное зрелище, столь же подробное и точное, как организация небоскреба; в этом зрелище нет личности – она раздавлена массой. Пока совсем не проявилась философия жизни – жизни, наслаждения, сочетания идеи с ее разрешением в свершившемся акте. Америка молода. Здесь не пригубляют, не отведывают – здесь пьют. Ничто не совершено, но всё возможно, всё есть чаяние, надежда, предстоящая уверенность. Какая сила! Сформулируем мнение: молодые люди беспокойны, меланхоличны, печальны и непоседливы. Это старики подчас молодеют, умеют, знают, действуют, верят и бодрятся. И совершают.
Когда я в Париже, на площади Оперы, я в средоточии мира? Нет, хватит; я чувствую, что я далеко, не здесь, и мир тоже покинул этот центр, ставший теперь всего лишь призраком минувшей цивилизации.
1935 год, Париж готовится воплотить на Всемирной выставке 1937 года свои архитектурные представления мелкого лавочника. Мне отвратительно наблюдать это, и я отправляюсь в Нью-Йорк, не имея ни малейшего представления о том, что там увижу. Там я разглядел массу, стремящуюся ко всему «породистому и утонченному» и вовлеченную в перемежающиеся игры провалов и побед; деньги приводят этих людей в неистовое возбуждение, которое было бы бесплодным, если бы не поддерживало здесь – размахом целей и задач – измерение современности.
Я вернулся в Париж и обнаружил заурядные бистро, но зато повсюду над городом я видел небо. В городе царило изящество пропорций и ощущалась забота о том, чтобы каждый мог доставить себе истинное удовольствие. Скромная лавочка победила в 1937 году, но жизненная сила страны весной внезапно проявилась, гораздо более спонтанно и повсеместно, чем я мог бы вообразить. Хватит, прочь лицемерие – люди вновь обретали глубинный смысл жизненных начинаний: человеческое достоинство и человек, заявивший о себе всей глубинной совокупностью унаследованной от предков культуры. И эта совокупность широкой волной захлестнула дух вещей.
На все настойчивые попытки, которые я предпринимал в течение пятнадцати лет, отстаивая необходимость создания материально-технической базы машинной цивилизации, несмотря на мои живые и мотивированные возражения, мне отвечали: «Мы слишком стары!». Мы не старые, если нам две тысячи лет! Мы попросту старшие, главные. Главные события еще могут произойти. Время настало.
США – молодая, очень молодая страна. По возрасту она ровесница олимпийских чемпионов и похожа на них: ловко посаженная на атлетический торс голова, чистое, сильное и чувствительное сердце. Но следует знать, что именно эта страна метнула к небу Манхэттен, и вы ошибались ненавидя ее, – вам следует признать это и отправиться посмотреть.
Очередная страница истории человечества переворачивается, и мир летит вверх тормашками. Последние оргии Молоха – грязных денег – обрушиваются на всё, что только есть чистого и созидательного. Явление космического масштаба; оно охватывает все населенные территории земли. Умозрительная, возвышенная, отрешенная, идеализирующая, выношена на Востоке – в Индии или в Китае – она дала русским стойкость, жертвенность. Но весь мир открывается навстречу обновлению. Не обходится без заблуждений, превышения меры, различия точек отсчета. Повсюду заметна безграничная надежда. И вот повсеместно как будто внезапно закрываются все двери: люди защищаются, потому что на них нападают. Все двери повсеместно открываются. Совершается всеобщая классификация, чтобы можно было разобраться. Во время классификации зачастую можно оказаться не на своем месте, которое кажется заточением, но вскоре вы покинете его и вновь вернетесь к своему предназначению в соответствии со складом своего характера.
В мировом графике есть США и СССР – два самых крупных совершенно новых механизма, производящих революционный продукт. Как одна страна, так и другая представляют великолепное и одновременно озадачивающее зрелище. Всё не может быть сделано за один раз, а для того, чтобы хорошо прыгнуть, иногда случается и отступить. В этом уверенном движении, которое мы наблюдаем, есть отступления – быть может, мимолетные, – которые кажутся нам огромными, как Гималайи, а следовательно, обескураживают нас. Время об этом позаботится. Мы судим с нетерпением, проистекающим из трех жалких циклов по двадцать лет, которые составляют человеческую жизнь. Человек нетерпелив, но жизни до этого дела нет, у нее полно времени.
Давайте, вспомним, что после 1000 года человечество очнулось и с энтузиазмом отправилось на завоевание мира. А что для создания новых церковных нефов пришлось оглянуться назад, во времена римлян, так был создан романский стиль. И что под мышкой свода однажды появилась истина, стрельчатая арка, и что внезапно мы поняли, мы бросились вперед. В этой подмышечной впадине свода было освобождение. Возникли соборы.
Наш мир может быть уродливым, может быть лживым, может быть жестоким. Однако всё в нем пробует свои силы, всё вертится и всё происходит. Глубоко у него под мышкой появится – или уже появился – смысл существования вещей, а свет в течение стремительных дней проявляет созидательные достоинства. На новое тотчас понавешают самых разных ярлыков. Консерваторы всех мастей потребуют
